Осени не будет никогда - Страница 16

Позже, вспоминая, Вова Рыбаков истинно поражался, как все эти люди помещались в их маленькой двухкомнатной квартирке. В ней троим-то было тесно, а уж когда семьдесят человек наталкивалось!.. Но каждый отыскивал себе местечко: прокладывали между табуретками обычные доски, каждому доставалось по потребностям желудка его, и все друг друга любили. И мальчик Вова Рыбаков любил всех!

В десять лет он нарисовал свой первый рисунок.

— Ах! — воскликнула мать. — Прелесть!

Отец, глядя на малинового скакуна каких-то странных пропорций, пришел в некоторое замешательство и поинтересовался, почему конь такого необычного окраса.

Мать думала, что пришла на выручку сыну, предположив, что, наверное, у сына другой краски не было. Но Вова категорически отверг эту причину, показав целый мешок с тюбиками, который он нашел в густой траве за домом. Трава была сильно примята, видимо, в ней кто-то долго лежал.

— Просто конь — такой! — убежденно проговорил мальчик.

— А где ты видел такого коня? — почему-то допытывалась мать. — В зоопарке или в кино?

Тогда Вова постучал себя костяшками пальцев по голове и ответил:

— Здесь!

К нему больше не приставали, считали возможным не навязывать сыну своих вкусов и предпочтений, разрешая мальчику расти со всякими сорняками и экзотическими фантазиями в голове.

Самое удивительное, что до этого дня Вова Рыбаков рисовал, как курица лапой. Картинки в музеях его не вдохновляли, репродукции в журнале «Юность» тем более, а провести прямую линию на уроке рисования в школе — это было для него недостижимо. Бывают люди, начисто лишенные музыкального слуха, также существуют и особи, для которых карандаш в руке — чужеродней залетевшей из космоса кометы.

Таким был Вова Рыбаков до вчерашнего вечера, пока он не нашел мешок с красками. В мешке мальчик обнаружил кисти, выпитую наполовину чекушку водки, серебряную стопочку и охапку кленовых листьев, которых вокруг валялось великое множество, впрочем, как и других, по причине второй половины августа.

Ему вдруг захотелось полежать в смятой траве, в чужой лежке, и посмотреть в небо. Небо показалось тягучим и текучим, облака плыли медленно, словно разморенные близким солнцем.

Вова чувствовал запах человека, лежавшего в этой траве до него. Запах был странным, прежде никогда не знаемым, приятным и неприятным одновременно. Мальчика что-то слегка тревожило, он вытащил чекушку, налил из нее в стопочку и выпил до дна. В голову резко ударило… Водочные пары будто разъедали своим нестерпимым запахом ноздри. Вова испугался, попытался было вскочить на ноги, но они не слушались, превратившись в вату… А потом ему стало хорошо, даже очень. Тело расслабилось, как будто погрузилось в пуховую перину, в голове полностью отсутствовали мысли, лишь образы, неестественно красочные, ласкали мозг своей новизной. Мальчик дотянулся до мешка и вытащил из него кленовые листья. Необычайно красивые, они манили мальчика, он прижал их охапкой к лицу и вдыхал аромат приближающейся осени…

А потом он долго спал. Вернулся домой совершенно трезвым и почти ночью.

Его отсутствия не разглядели, так как богема вкушала под сочный анекдотец холодненькую из графинчика, закусывая рыбным пирогом. Хохотали навзрыд, а мальчик сел на подоконник, закрывшись шторами, и нарисовал бордового коня. Не потому, что он таким видел его, просто первой попавшейся под руки краской… А кто знает, кто подкладывает под руку эту первую попавшуюся краску…

С того вечера Вова не расставался с найденным мешком, таскал его даже в школу. Он стал любимцем учителя рисования по фамилии Врубиль, очень стеснявшегося этой не полной идентичности с именем из учебника по изобразительному искусству… Вместо буквы «е» у его предков имелась только «и», а потому получилось «Врубмль», совсем неприятное на слух, в отличие от благородства фамилии великого живописца.

Молодого, инфантильного человека, несмотря на его учительский статус, дразнила вся школа. Учителя просили что-нибудь «врубить», включить рубильник, а молодая географичка Мила, которая работала в школе всего полгода и имела перед глазами из мужских половозрелых особей только учителя рисования и физрука, называла Врубиля ласково, даже эротично — «Руби». Так на иностранный манер назывался камень рубин. Школьники были более примитивны и кликали рисовальщика «рублем», или «Билей», а последнее было совсем, как «бля».

Вова Рыбаков ничем не отличался от своих сверстников до того — до своего первого рисунка. Он даже чаще, чем другие, «блякал» на учителя рисования, хотя тот не реагировал ни на учителей, ни на учеников, живя в каком-то своем рассеянном мире.

Справедливости ради надо отметить, что Врубиль был совершенно бездарен как художник, но при этом отчетливо сознавал сие Господнее распоряжение, а потому и трудился в школе, тяжело зарабатывая свой хлеб насущный… Но, как часто бывает, не дав одного, Господь дает другое. Никто не остается обделенным… У «рубильника» было тончайшее чутье на прекрасное, а особенно на изобразительное искусство. Он часами мог стоять перед Рубенсом, да что часами, он мог бы умереть голодной смертью перед полотнами великих, если бы его не выталкивали взашей хранители государственных богатств. В музейных залах Врубилем овладевали такой силы переживания, что он запросто мог заболеть нервно и, отлеживаясь дома, в горячке, перевоплотиться в Шагала, или в Модильяни, в бреду обретая чужую славу и бессмертие.

Когда он увидел Вовиного бордового коня, тотчас лишился дара речи, просто гладил мальчика по голове целый час.